Все, что вы прочтете, может показаться сказочным вымыслом

Все, что вы прочтете, может показаться сказочным вымыслом, но это далеко не так. С нашим героем – Георгием – вам предстоит пройти нелегкий путь от зарождения божественной кармы человека до конца нашей и начала новой Эры человечества. Путь этот велик и нескончаем.
…Глубокой ночью в подвале дисбатовской тюрьмы два охранника тащили заключенного: по пояс обнаженного, избитого до неузнаваемости, полуживого человека. Его поместили в самую худшую во всей тюрьме камеру, сырую и холодную. Камеру эту для своего строптивого подопечного выбрал сам начальник тюрьмы. Начальнику не понравилось высокомерное поведение заключенного, и он решил лично заняться его перевоспитанием. Вот уже две недели молодого человека били каждый день, пытаясь сломить в нем горделивый дух, но заставить подчиниться начальству так и не смогли. Заключенного звали Георгием.
Прошло полгода с тех пор, как он был осужден трибуналом за измену Родине и неподчинение командиру и приговорен к исправительным работам.
После Афганистана, где он видел много крови и смертей, он перестал бояться превратностей судьбы. Уже полгода его преследовали мысли о смерти, такая жизнь ему опостылела, подчиняться командирам он не хотел и не мог, потому что каждый приказ воспринимал как изощренное унижение его гордой натуры. Иногда Георгий задумывался, где находит армия такую сволочь, которая работает в охране и руководстве тюрьмы: создавалось впечатление, что, эти люди рождены для садизма и их не интересует ничего, кроме запаха крови и криков истязаемой жертвы.
От постоянных побоев молодого человека невозможно было узнать. Все тело было в кровоподтеках и синяках, походило на сплошную кровавую незаживающую рану,  сам он уже не чувствовал боли, и лишь глаза выражали несказанную муку. Алмазный блеск их, казалось, пронизывает насквозь, даже охранники невольно содрогались под его взглядом. Георгий принял решение покончить с собой и думал, как это сделать.
Возможностей для самоубийства не было: ни веревки, ни острого предмета, ничего, чтобы положить конец адским мукам.  Тогда он принимает решение дерзить начальству. Как следствие этого незамедлительно последовал приказ: «За неподчинение установленному порядку – возобновить допросы». После очередного зверского избиения (его каждый день допрашивали, избивая) организм молодого человека устал бороться, его парализовало.
Георгия определили в медсанчасть на территории тюрьмы. После трехнедельного пребывания его в критическом состоянии, врачи от него отказались. Диагноз был поставлен – парализация. Не он первый, не он последний – рядовая ситуация. Медицинские работники привыкли к такого рода последствиям, да и кого можно удивить этим в тюрьме. Георгия переправили в госпиталь, но и в центральной госпитале его постарались побыстрее сбыть с рук. Признав неизлечимым, Георгия комиссовали и отправили на родину, в Москву.
Дома его ждали родные – мама и бабушка. К дому подъехала машина «скорой помощи», двери машины открылись, из нее вышли двое санитаров, неся на носилках Георгия, или, вернее, все, что осталось от него.  Лифта в доме не было, поднимались по лестнице, каждый шаг санитаров звучал, отражаясь в мозгу Георгия словно набат, приближая с каждой секундой встречу с близкими.
- Мама, мама, - повторял он про себя, словно маленький ребенок. – Какая ты стала? Как встретишь меня?
Только бы не заплакать, думал он, не проявить слабости, ведь никто никогда не видел его слез, но…
И вот шаги умолкли. Санитары звонят в дверь. Раздается так хорошо знакомая трель звонка. В детстве этот звонок возвещал о приходе друзей, родных и близких ему людей. Он радостным, звонким голоском спрашивал: «Кто там?». Все это уже в прошлом, думал Георгий. Надо все начинать сначала.
Тишина. Слышны торопливые шаги. Кто-то, легко ступая, подходит, раздается щелчок замка, и вот, дверь открывается.… На пороге стоит его любимая бабуля – Евдокия, а за ней чуть поодаль матушка.
- Здравствуйте! – говорит Евдокия, быстро придя в чувства. – Проходите, проходите, - идет вперед, показывает дорогу. – Осторожней, вот сюда – говорит она, указывает на кровать, куда положить Георгия.
Матушка в нерешительности стоит в дверях.
Невозможно передать ее чувства. Как и сотни тысяч других матерей, расставаясь с сыном, она ждала его окрепшим и возмужавшим, а встретила полуживого, неузнаваемого человека. Высокий лоб, темно-русые волосы, обрамляющие лицо с правильными тонкими чертами, красиво очерченный рот, светло-зеленые глаза некогда, излучали теплоту и добро, теперь в них стояла боль. «Лучше живой, чем мертвый», - думала она.
Санитары, закончив свою миссию, уходят.
- Теперь можно и поздороваться друг с другом, - говорит спокойным и ласковым, до боли родным голосом бабушка. – Ну, мать, что встала как вкопанная? – обращается она к дочери.
На лице ее не дрогнул ни один мускул, и только глаза выражали испуг, в них застыл вопрос, страх.
- Здравствуй, мой родной! – с легкой дрожью в голосе говорит мать, осторожно целуя сына в лоб, как в детстве. И все же, не выдержав, бросается на грудь сыну. Слезы брызнули из ее глаз, струясь по лицу, падали теплыми каплями на грудь и лицо Георгия. Прижав голову сына к своей груди, качая, как маленького, говорила: «Ничего, ничего, все будет хорошо, вот увидишь. Ты обязательно поправишься».
Евдокия, слыша мать, говорит:
- Нечего слезы лить попусту, видишь – живой. Иди лучше накрой на стол. – Кладет руку на плечо матери. – Иди, иди, парень, небось, есть хочет, а ты сцены устраиваешь.
Бабушка тихо подошла и отстранила мать, та как во сне повиновалась ей.
- Вот дурочка, слезы лить, - с теплотой в голосе говорит Евдокия. Подойдя к Георгию, теплотой своих нежных рук касается лица внука, целует его.
- А ты чего рассусолился? – вытирает слезы с лица Георгия. – Теперь все плохое позади, надо жить дальше.
Необыкновенное тепло, исходящее из бабушкиных рук, Георгий хорошо помнил с детства: Евдокия лечила его, снимала жар и боль, заговаривала синяки да царапины, которые он получал во дворе, дерясь с мальчишками. Бабушка ласково гладила его по голове и приговаривала. При этом все плохие, терзающие мысли куда-то уходили, слезы постепенно высыхали.
- Ну вот, так-то лучше, - говорила она.